Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]
— Докеры сделают его тебе. Ты запросто сможешь вынести его. В конце концов, это не самая громоздкая вещь на земле, — это, должно быть, штурман.
— На твоем месте я заставил бы их сделать сразу и детскую коляску — у них есть для этого все необходимое, — подначивает его боцман.
— Спасибо за совет. Я подумаю об этом, если мне потребуется пуленепробиваемая.
Последнее слово осталось все-таки за ним. Но он на этом не успокаивается:
— А еще не знают, куда складировать избыток провизии. Почему бы не раздать всем по паре банок? Думаю, Гертруда нашла бы им лучшее применение.
Следующим утром, около девяти часов, мы натолкнулись на многочисленные остатки кораблекрушения. Одна из наших лодок, очевидно, смогла нанести урон конвою. На волнах, расходящихся в стороны от нашего носа, качаются доски, сплошь покрытые нефтью. Вместе с ними подпрыгивает надувная лодка. В ней сидит человек. Кажется, что он с удобством устроился в кресле-качалке. Его ноги свесились за выпуклый борт, почти касаясь воды. Руки подняты, как будто он читает газету. Странно лишь, что они такие короткие. Когда мы подходим ближе, я вижу, что у него нет обеих рук. Он протягивает нам обугленные культи. Его лицо превратилось в обгоревшую маску с двумя рядами белеющих зубов. На мгновение складывается впечатление, что на его голову натянут черный чулок.
— Мертвый! — замечает штурман. Впрочем, он мог бы и не говорить этого.
Резиновая лодка со своим трупом быстро скользит мимо нас назад и бешено пляшет на нашей кильватерной волне. Кажется, «читателю» нравиться укачиваться в лодочке, как в уютной колыбели.
Никто не решается первым нарушить тишину. Наконец, штурман произносит:
— Но это был гражданский моряк. Ума не приложу, где он раздобыл надувную лодку. У них на транспортах обычно спасательные плоты. Резиновая лодка — это любопытно. Прямо как на боевых кораблях.
Хорошо, что его замечание на техническую тему отвлекло нас. Старик доволен, что можно переключиться на обсуждение этой загадки. Они со штурманом довольно долго дискутируют на тему, находятся ли на борту торговых судов военные моряки. «А кто же еще стоит у их орудий?»
Обломки крушения все никак не кончаются. Затонувший пароход оставил после себя заметный след: черные пятна мазута, ящики, расколотые шлюпки, обугленные останки плотов, спасательные жилеты, целые палубные надстройки. Среди них встретились три или четыре утопленника, висящие в своих жилетах лицами вниз, с головами, погруженными в воду. Дальше — больше: целое поле плавающих трупов, большинство — без жилетов, лица — в воде, многие тела изуродованы.
Штурман слишком поздно заметил покойников среди обломков, и теперь у нас нет времени на смену курса.
В голосе Старика слышатся металлические нотки, он велит ускорить ход. Мы пробиваем себе дорогу сквозь рассеянные повсюду части человеческих тел, которые наш нос, подобно снегоочистителю, раскидывает в обе стороны. Старик смотрит вдаль прямо по курсу. Штурман обозревает свой сектор.
Я замечаю, как наблюдатель с правого борта проглатывает комок в горле, когда мимо него на бревне, покрытом белыми полосами, проплывает труп, свесив голову в воду.
Интересно, где он нашел такое бревно?
— Вон там — спасательный круг! — объявляет Старик внезапно охрипшим голосом.
Он живо отдает необходимую последовательность команд машинному отделению и рулевому, и лодка плавно поворачивает в сторону красно-белого спасательного круга, который время от времени на считанные мгновения становится виден среди волн.
Командир поворачивается к штурману и нарочито громко сообщает:
— Я подойду к нему левым бортом. Действуйте, Первый номер!
Я неотрывно смотрю на пляшущий на волнах круг. Он быстро растет по мере приближения.
На мостике появляется запыхавшийся боцман. Он карабкается вниз по железным ступеням сбоку башни. В одной руке он держит маленький крюк наподобие абордажного.
Хотя всем ясно, что задумал Старик, он объявляет:
— Интересно узнать название судна.
Штурман забрался так высоко, насколько смог, и высунулся как можно дальше, чтобы иметь возможность охватить взглядом всю лодку для более точного маневрирования.
— Левый дизель — малый вперед! Правый дизель — полный вперед! Право руля до упора!
Рулевой в башне подтверждает полученные команды. Спасательный круг временами исчезает из нашего поля зрения в ложбинах между волнами. Мы напрягаем все внимание, чтобы не потерять его из виду.
Штурман остановил левый двигатель, а правый перевел на малый вперед. Я еще раз убеждаюсь, что в бурном море подводная лодка утрачивает свою замечательную в прочих случаях маневренность. При таком вытянутом в длину корпусе оба винта оказываются расположены слишком близко друг к другу.
Куда подевался спасательный круг? Что, черт побери, с ним случилось? Он должен был оказаться у нас на левом траверсе… Слава богу, вон он.
— Пятнадцать градусов по левому борту, руль — сто градусов, обе машины — малый вперед!
Лодка медленно поворачивается в направлении спасательного круга. Штурман ставит рули прямо, и лодка движется прямо на нашу цель. Пока вроде все получается, как было задумано.
Боцман держит крюк в одной руке, а в другой — линь, свернутый наподобие лассо. Держась за леера, он осторожно пробирается на нос по скользким решеткам палубы. Круг уже поравнялся с нами. Проклятие: надпись, похоже, с другой стороны. Или, может, буквы смыло?
Постепенно он оказывается на расстоянии трех метров от лодки. Лучшего и представить нельзя. Боцман примеряется и забрасывает крюк. Железо шлепнулось в воду сбоку от спасательного круга. Мимо! Я не могу сдержать громкий стон, как будто целились в меня. Пока боцман сматывал конец, круг отнесло далеко к корме.
— Обе машины — стоп!
Черт возьми, и что теперь? Лодка, не желая замедлять ход, продолжает двигаться вперед по инерции. Мы не можем нажать на педаль тормоза, чтобы остановить ее.
Боцман бежит на корму, и снова повторяет попытку с юта [54], но на этот раз он слишком рано дергает за линь. Крюк падает в воду, не долетев до круга чуть более полуметра, и первый номер с отчаянием смотрит на нас с палубы.
— Попробуйте еще раз, если Вас не затруднит, — холодно предлагает ему командир. Лодка описывает большой круг вокруг нашей мишени, а я тем временем стараюсь разглядеть ее через бинокль.
Теперь штурман подошел к нему так близко, что боцман смог бы достать его рукой, если бы вытянулся в полный рост на верхней палубе. Но он верит в свое искусство военно-морского ковбоя, и на этот раз оно не подводит его.
— «Гольфстрим»! — кричит он нам, стоящим на мостике.
— Я надеюсь, наши действия никому не создадут неудобств, — замечает Старик в кают-компании.
Шеф вопросительно взглядывает на него. Так же смотрит и первый вахтенный офицер. Но Старик спокойно выдерживает паузу. Наконец, выдерживая промежутки между фразами, он делится с нами своими соображениями:
— Предположим, наши коллеги не узнали названия потопленного ими корабля. Следовательно, они вполне могли слишком переоценить свои заслуги в победной реляции. Допустим, они отрапортовали о транспорте в пятнадцать тысяч тонн — и вдруг мы сообщаем, что обнаружили обломки парохода «Гольфстрим» — и выясняется, что в соответствии с регистром торговых судов его водоизмещение составляло всего лишь десять тысяч тонн. — Командир выжидает, чтобы убедиться в нашем согласии с его доводами, и добавляет: — Будет неловко, очень неловко, вы так не считаете?
Я разглядываю обтянутую линолеумом крышку стола и пытаюсь понять, о чем же мы в действительности говорим. Сможет ли командир прикинуться дурачком или нет? Сперва это кошмарное прохождение сквозь останки погибшего корабля, а потом игра в загадки.
Командир откидывается назад. Я поднимаю голову от стола и вижу, как он поглаживает свою бороду тыльной стороной правой руки. Одновременно я замечаю, что его лицо передернулось от нервной судороги. Конечно же, это всего-навсего спектакль, он устраивает представление. Разыгрывая перед нами бесшабашность, он старается внушить нам свою твердость. И он отлично чувствует наше настроение. Он переигрывает, развлекает свою аудиторию, предоставляя ей возможность наблюдать за собой и строить на свой счет всевозможные догадки — лишь бы прогнать из нашей памяти неотступные кошмарные сцены, наполненные ужасом.
Но мертвый моряк не оставляет меня в покое. Он непрестанно распаляет в моем воображении образы катастрофы, окружавшей его. Это был первый погибший иностранный моряк, увиденный мной. С расстояния он выглядел так, будто он с комфортом расположился в своей лодочке, слегка запрокинув голову, чтобы лучше видеть небосвод, и так и будет грести в ней в свое удовольствие. Сгоревшие руки — наверно, в лодку его посадили другие люди. Он не смог бы забраться в нее сам, не имея рук. Совершенно ничего нельзя понять.
